Война в тылу врага. Акт возмездия в кинотеатре.
Советские люди непрерывно обогащали наш опыт борьбы с врагом своими весьма остроумными приемами и формами нанесения ударов по фашистским захватчикам. Еще в июле, буквально через три-пять дней после нашего появления в Булевом болоте, мои хлопцы познакомились с местной крестьянкой Матреной Хамицевич, проживавшей на отдельном хуторке невдалеке от деревни Милевичи.
Эта простая, неграмотная женщина оказалась настолько ловкой, способной и вполне надежной разведчицей, что мы через нее впоследствии делали очень большие и серьезные дела.
Матрена была вдовой. У нее было два сына: старшему пятнадцать, младшему — одиннадцать лет. Самой ей было около сорока лет, но ее не держали никакие преграды. Случалось, что она, сопровождая группу наших бойцов, сбрасывала верхнее платье и, ни слова не говоря, бросалась в одном белье в холодную, почти ледяную воду реки Случи и вплавь добиралась до противоположного берега, чтобы перегнать оттуда лодку или вызвать нужного человека на переговоры. Этой женщине был неведом страх. Ей ничего не стоило побывать у фашистского начальника, командира части, коменданта полиции или гестапо. Казалось, ей все возможно и все доступно.
Получив от нас задание выяснить намерения командования ближайшего к нам гитлеровского гарнизона, расположенного в местечке Ленино, Хамицевич скоро организовала свою работу так, что знала положение во всех ближайших фашистских гарнизонах.
Вот эта гражданка Хамицевич, выполняя наше задание по разведке и выявлению интересующих нас людей, ещё в конце августа побывала в местечке Микашевичи и каким-то образом прощупала настроение работавшего у гитлеровцев киномеханика, некоего Ивана Конопацкого.
— Молодой, способный и такой решительный паренёк, — докладывала мне однажды при встрече Матрена о Конопацком. — Говорит: «Вот будь у меня хорошая, вполне исправная граната, так я швырнул бы в зрительный зал к оккупантам и убежал в партизаны».
— Так и говорил — вполне исправную гранату ему надо? — переспросил я у Хамицевич, желая продлить разговор о киномеханике.
— А как же иначе-то, товарищ командир? Неисправная граната — ведь это для него гибель. Вы сейчас вот вроде подшучиваете над ним, а что ежели он бросил бы гранату в зрительный зал к гитлеровцам и она не взорвалась бы? Пусть даже ему удалось бы убраться после этого живым. Прибежал бы он к вам в лес, доложил вам сущую правду, как было дело. Но вы-то разве гак на слово и поверили бы ему? Нет, знаю я вас, командир, хорошо по себе. Если граната не взорвется, не поверите вы Конопацкому, что не было у него никакого дурного умысла. Да, чего доброго, еще и расстрелять его можете как человека, подосланного гестапо. И все тут. Конечно, война, — всяко бывает, как вы иногда говорите. Вы вот теперь мне верите, я знаю. А сколько времени по моим следам Ильюк ходил, а его, может, и еще кто там у вас проверяет. Вот тут и попробуй где-нибудь повернуть покруче. Так вылетишь, что и ребра не соберешь.
Хамицевич говорила правду. И в этой откровенной характеристике нашей работы я видел, что делается нами так, как нужно, а что еще следует поправить. О Конопацком положительно отзывался и Пахом Митрич в своих «заявах». Но в этот момент у меня были другие неотложные задачи, и я не занялся вопросом, относящимся к демонстрации фашистских кинофильмов в Микашевичах.
Прошло еще с месяц. О настроениях киномеханика доложили мне другие, и здесь я услышал примерно тy же историю: разговор о «вполне исправной гранате», необходимой для того, чтобы бросить ее в зрительный зал к оккупантам.
Я вызвал к себе Лаврена Бриля и некоего Воробьева и поставил перед ними задачу: направиться в район Микашевичей, встретиться там на прилегающих к селению хуторах с Конопацким, побеседовать с ним и, если он будет вызывать доверие, предложить ему план взрыва кинотеатра с гитлеровцами во время демонстрации кинокартины. Разведчики возвратились и доложили, что встреча состоялась. Конопацкий произвел впечатление серьезного парня. В его надежности у них не было никаких сомнений, заявил Бриль. — Боится, что не справится с техникой минирования, а за остальное особенно не беспокоится. Мы заготовили необходимую арматуру и тщательно разработали схему минирования. Все это было отправлено киномеханику с подробными и точными инструкциями.
К этому времени мы уже установили, что мать и два меньших брата Конопацкого проживали в деревне, в шести километрах от Микашевичей, Я поручил своим людям предложить Конопацкому план переброски его семьи к нам в лес перед осуществлением взрыва. Однако Конопацкий от вывоза матери в лес отказался. «Если здание взлетит на воздух, — заявил он, — то как гитлеровцы узнают, что я не нахожусь там же, среди погибших? Может быть, еще какое пособие матери выдадут».
Мне эти доводы показались тогда вполне логичными, и я не стал настаивать на своем предложении. Но мы оба с киномехаником крепко ошиблись. На практике произошло кое-что не так, как предполагал Конопацкий.
Взрыв был назначен на праздник 7 ноября, нужное количество тола было переправлено к верному человеку на хутор в трех километрах от местечка. Оттуда Конопацкий переносил взрывчатку сам, обвязавшись толовыми шашками поверх белья и туго подпоясав кушаком полушубок. Здание заминировали. На случай невозможности включить ток рубильником Конопацкий разработал свой дублирующий способ. Пустая консервная банка подвешивалась на бечевке в наклонном положении, частично наполнялась водой. В банке была просверлена дырочка, чтобы вода из нее могла вытекать по капле; в течение двадцати минут она должна была вытечь вся, тогда банка принимала горизонтальное положение и, касаясь двух металлических пластинок, замыкала провода детонатора.
К 2 ноября все было готово для взрыва в намеченный день, но 3 и 4 ноября два местных партизанских отряда, входившие в соединение товарища Комарова, перебили охрану железнодорожного моста через реку Лань и взорвали мост.
Одновременно они подорвали состав с авиабомбами, благодаря чему было совершенно разрушено железнодорожное полотно на протяжении более одного километра. Понятно, что гитлеровцам стало не до кино. Они снаряжали карательные экспедиции. Каратели из отряда СС специального назначения прибыли из Германии 10 ноября на Сенкевические хутора, согнали в здание школы двести сорок человек — женщин, детей и стариков, обложили школу соломой и подожгли. Против окон и дверей были поставлены пулеметы, и всех, пытавшихся спастись бегством, эсэсовцы расстреливали из пулемета и автоматов. Совершив эту зверскую «акцию», отряд гнусных убийц в составе шестидесяти пяти человек прибыл на отдых в местечко, где работал Конопацкий.
17 ноября должен был, наконец, состояться отложенный из-за праздничных взрывов киносеанс. Нужно представить себя на месте этого прекрасного, стойкого патриота нашей советской родины, чтобы понять, какое надо было иметь терпение и выдержку, чтобы в течение пятнадцати дней проработать в заминированном помещении кинотеатра и притом в населенном пункте, где всюду шныряли эсэсовцы, беспощадно расправляясь с советскими людьми за всякое сочувствие к партизанам.
— В семнадцать часов пятьдесят минут в зрительный зал кинотеатра вошли шесть гитлеровцев в штатском, только что прибывшие из Германии, с четырьмя жандармами, приставленными к ним для охраны, — докладывал мне на второй день Конопацкий в лесу, в штабной землянке. Вижу, что птицы важные, коли их охраняют жандармы. Я сопроводил гитлеровцев в зрительный зал и усадил неподалеку от основного заряда.
А когда вышел, то в фойе вошли еще семь жандармов и местный гарнизон в составе восьмидесяти пяти человек во главе с обер-лейтенантом. Я офицера и жандармов усадил поближе к штатским, солдаты стали занимать места подальше. Если, думаю, не хватит «пороха» для всех, то пусть сначала этих. А когда вышел вторично, то, стуча железными каблуками, входили шестьдесят пять фашистских головорезов, уничтоживших двести сорок человек мирных граждан. Тут я вспомнил все правила угодничества, которым меня учили оккупанты. Взял под руки эсэсовского обер-убийцу и усадил его прямо над зарядом… Этот стул у меня был помечен.
Электроэнергия в Микашевичах вырабатывалась на местной фабрике.
Каждый день с 17 часов 55 минут до 18 часов свет выключался. Пять минут нужны были для осмотра смазки динамо-машины и других механизмов. Этот порядок соблюдался с немецкой пунктуальностью. Конопацкий сверил свои часы с часами фабрики и включил детонатор в осветительную сеть. Пропустил мимо себя господ фашистских завоевателей, освещая им путь на тот свет керосиновой лампой. До начала сеанса нового фашистского кинофильма оставалось две минуты. А к Конопацкому был приставлен гитлеровец, проживавший в Микашевичах. В этот раз он ходил по пятам за киномехаником, следил, как бы он что не подстроил. И все же Конопацкий сумел сделать все, оставалось включить рубильник. Это решил механик возложить на гитлеровца. Он сказал:
— У входа искрят провода, я побегу исправить. А вас, господин оберет, попрошу пройти в кинобудку, включить рубильник и проиграть несколько пластинок господам офицерам и солдатам.
Конопацкий вышел и что есть силы пустился бежать к лесу. Но не пробежал он и ста шагов, как местечко озарилось багрово-желтым светом и грянул взрыв такой силы, что в ближайших домах повылетали стёкла. Взрывной волной киномеханика швырнуло на землю. Но Конопацкий не разбился, поднялся и побежал ещё быстрее.
В кинотеатре толом выбило потолок и крышу. Напрасно Конопацкий беспокоился, хватит ли всем. После взрыва копошилось только двенадцать человек. Но когда их доставили в местную больницу, то у некоторых из животов торчали обломки досок.
Всё бы на этом и закончилось для Конопацкого, если бы… если бы не было псов-предателей, перешедших на службу к оккупантам. Когда пламя взрыва осветило Микашевичи, то Конопацкий был опознан местными полицейскими, стоявшими около кинотеатра и бдительно охранявшими здание, чтобы не подошли из леса партизаны и не бросили господам фашистам в окно бомбу. Напуганные взрывом предатели и не попытались задержать Конопацкого. Им было не до этого. Но гестапо они показали, что киномеханик сбежал в лес к партизанам. Они это видели своими глазами, дескать, стреляли, ловили… но преступнику всё же удалось ускользнуть.
Сто пятьдесят два матерых фашистских волка нашли себе могилу под развалинами кинотеатра.
Киномеханик прибыл на одну из наших вспомогательных точек и был зачислен в минёры. Конопацкого привели ко мне, и он лично доложил о выполнении задания. Я смотрел на щупленького белокурого паренька и едва верил в то, что в этом хилом на вид теле могла таиться такая сосредоточенная энергия и ненависть к врагу.
— Что заставило тебя пойти на такое опасное дело? — спросил я Конопацкого.
Он поднял на меня глаза, и вот тут-то я увидел ту силу, которая подняла на воздух полторы сотни фашистских головорезов.
— Да ведь как же, товарищ командир, — негромко ответил парень. — Ведь все уж как-то нехорошо сложилось. Враг пришел к нам, захватил нашу землю и свои фашистские порядки здесь устанавливает, а я им тут картины кручу, вроде для того, чтобы им было веселее грабить. Сбежать в лес к своим — «пропуска» не достану, а так, с голыми руками, сюда не пойдешь… Вот я и крутил им шесть месяцев. Они меня не подозревали, даже прикармливали, как собачонку, только они до такой степени мне противны, что и папироса-то из их рук — не папироса. Да еще и от людей стыд: ходишь с врагом родины рядом, пользу ему какую-то делаешь, а оправдать себя никак не удается.
На следующую ночь мы послали людей, чтобы проверить, что стало с семьей Конопацкого. Но было уже поздно. Мать и братишку Конопацкого гитлеровцы расстреляли. Второй брат Конопацкого прибежал к нам в лес и был зачислен в подрывную группу. Жалко было нам женщину, воспитавшую такого сына. Многим казалось, что они потеряли свою родную мать вместе с матерью Конопацкого. Фотокарточка Конопацкой, оказавшаяся при сыне, долго рассматривалась бойцами и командирами. Всем нам казался этот образ чем-то знакомым и близким.
Нашу боль облегчало то, что взрывом отважного подрывника уничтожена такая шайка головорезов, которая могла расстрелять не одну сотню неповинных советских граждан. Так, видимо, думал и бывший киномеханик, загоревшийся еще большей ненавистью к оккупантам.
Впоследствии киномеханик Иван Конопацкий был представлен к правительственной награде и награжден орденом боевого Красного Знамени.
* * *
После взрыва кинотеатра в Микашевичи приезжал какой-то большой чиновник, уполномоченный ставки Гитлера, хорошо владевший русским языком. Он безуспешно пытался установить технику осуществления взрыва и в беседе с жителями местечка высказал твердое убеждение, что взрыв кинотеатра — дело рук не местных белорусских граждан, а «московских агентов». «Но, — заключил он, — без вашего содействия им не удалось бы этого сделать».
Этот гитлеровский чиновник был, очевидно, не глуп. В диверсионном акте Конопацкого, так хорошо подготовленном и так чётко выполненном, он сумел разглядеть то, чего не хотело видеть и замечать большинство гитлеровцев: участие народа в партизанской борьбе.
Мы же, непосредственные исполнители, как и все советские люди, чувствовали глубокое моральное удовлетворение по поводу свершенного акта возмездия эсэсовским палачам, истребившим на Сенкевических хуторах двести сорок стариков, женщин и детей. Мы видели в этом акте суровое предупреждение гитлеровским насильникам и убийцам об ответственности за все их преступления, совершаемые на советской земле. Полторы сотни человек! В какую-то долю секунды! «Все ли они были достойны этой казни?»— думал я. Но они вторглись в чужую страну, нарушили мирную жизнь и счастье многомиллионного народа. И если среди них были «невольники», «заваль», то их вина была в том, почему они не обратили выданного им оружия против тех, кому была нужна эта грабительская бойня, Поэтому моя совесть была чиста. Каждым новым взрывом мы показывали иноземным завоевателям, кто подлинный хозяин на временно оккупированной ими территории.
ДОПОЛНЕНИЕ: здание кинотеатра сохранилось и до наших дней, но уже в видоизмененном современном виде, на нём с сентябре 2020 года висит новая памятная доска, напоминающая о тех событиях военного времени. Количество погибших в кинотеатре немцев сильно отличалось в разных источниках (150, 80, 60), по последним данным цифра была 43. Немцы тогда так же много жителей Микашевич убили в отместку, точного количества нет, лишь воспоминание других, кто остался жить.