Пацан с бараков. Часть 5
Вскоре, после того, как продали корову, батя прибежал с работы и со словами : "Бегом собирайтесь - мы переезжаем!" , схватив что-то из одежды, побежал. Мама тоже стала торопливо собирать все подряд в дерюгу. Схватила сестру на руки, крикнула нам с братом :"А вы- несите лавку!", тоже убежала. Мы с братом, держа лавку на весу, тоже бегом почему-то, рванули в ту сторону, куда убежали родители.
Батя нас встретил и показал новую хату, да не хату, а хоромы: две комнаты ( !), да еще какие!
После 12 метров в 10м бараке, пустые комнаты были громадные - комната - 24 м, а кухня - почти 20 м площади! Батя потом маме рассказал, как делили эту квартиру - до нас там жили Солодовниковы. Долго заседали дирекция с профкомом, решали: кому из двух претендентов выделить освободившуюся квартиру и наконец, приняли "Соломоново решение" - кто первый заселится, тому и выпишут ордер. И вышедший покурить еврей (наш еврей - барацкий !), шепнул кому-то из мужиков, что бы те передали Сергею бегом вселяться без ордера! Ведь уже давно и бараки, и заводские знали, что будут выделять квартиру и знали претендентов. Поэтому и бате сообщили, быстро и с работы погнала бригада домой - все знали, что такое получить квартиру. ( Вот вам и преимущества жизни в одной семье - это я о еврее.) Ведь еврей знал, что батя живет - 300 м от квартиры, а тому мужику надо было переезжать где-то из-за железной дороги.
Переулок Фабричный начинался как ответвление от улицы у завода и оканчивался на Ленинской у пересечения с 2м Новым переулком. Восточная сторона переулка состояла сплошняком из белых односемейных барачков. Западная сторона (от завода) состояла из таких же домиков , но только до середины переулка, а дальше, на север, шли уже, собственно, 4 барака - №№17; 19; 21; 23й. Бараки №№17 и 23 были общежития, но некоторые жили и умирали в них т.к. Башкевич, Федорович, Налецкие.
Вот с этого 21го барака и начинается мой второй этап взросления, или становления, как личности. Шалости уже были покруче, территория обширней была, чем на Фабричной, да и шпана была другая.
Соседями по бараку у нас оказались Ткачики. Имели трех сыновей: Вася, Ваня и Мишка. Старый Михаил работал на заводе, а Геля - работала в магазине, в доме Валицких. Немного попозже они построили новый дом на руднянском конце улицы Новой и, потом, т.о. , приходя к друзьям, я потихоньку, незаметно ассимилировался и с рудницкой босотой. В день переселения я уже во всю играл на улице с местной шпаной, ведь перезнакомиться детям на улице много не надо - 5 секунд и - готово!.
Хочу особо остановиться на этой треугольной площадке, где постоянно собиралась детвора. С одной стороны она ограничивалась 23м бараком и домом Червяковых, а с другой, под углом, - ул. Ленинской и называли эту площадь - "у Гели". Потом, в конце 60х - начало 70х, когда установили трансформатор на этой площадке - ее стали называть - "у трансформатора". Вот с этого места и начинались мои "университеты" под широким и емким названием "УЛИЦА". Среди этих шалопаев, необходимо было "держать ухо востро" - в любой момент тебя могли разыграть или подшутить.
Верховодили там два шкета : Волоха Ваня (уличная ФИО) - Блоха - уж очень он любил кошек и Романов Толик - Сивы (голова была белой - вроде он был седой). У Романова был отец, но практически, Толик мало обращал на него внимания, а вот старшего брата Володю очень даже побаивался. У Волоха отца не было, и пока мать была на работе (работала бухгалтером на заводе) - был предоставлен самому себе.
Нужно сказать, что при объявлении нового пацана в компании - его обязательно будут испытывать "на вшивость", чем дышит, не плакса ли, не ябеда ли - по всем параметрам и смотреть - как он себя поведет, т.е. - на его реакцию. Не избежал и я таких испытаний, первым из которых было следующее. На моих глазах ставят на землю перевернутый бумажный стаканчик из-под мороженого (Эх, ностальгия!),и спрашивают - могу ли я, со всего размаху, ногой раздавить этот стакан?
-Ха, да не вопрос, даже легко! - и я со всей дури и влепил босой ногой по этому стакану!.
Обильные брызги свежей, жидкой, коровьей лепешки, слегка присыпанной сверху песочком, веером разлетелись, ну очень, очень далеко, забрызгав многих. Все начали весело ржать, а я МОЛЧА попрыгал на "здоровой", не заляпанной ноге к забору, сорвал подорожник и начал выковыривать застрявшее между пальцами, а остальное - вытирать о траву. Травы - не было, а росла в том месте крапива, (не повезло мне ), но это было второе испытание - заплачу ли я . Не заплакал и ни в первом случае, ни - во втором, поэтому был принят в компанию этой босоты т.е. сам стал одним из них. А если бы я не прошел испытания - то одномоментно очутился бы на самом низу всей иерархии компании и очень надолго, я уже где-то писал, что на мой взгляд самыми жестокими существами вообще, являются дети.
Даже игры были сплошные испытания - например: "Пекарь".
Правила были строгие, но иногда приходил искус незаметно их нарушить. Находили жестяную банку, ставили ее на кусок кирпича, от этой банки на расстоянии метров 10 проводились 3 линии - с зазором метра 2-3. У каждого была палка-бита около метра. Выбирали "пекаря" - он должен был "охранять" банку. И по очереди, начиная с самой дальней линии,это были "рядовые", все начинали бросать биты, стараясь сбить банку подальше.
Пока "пекарь" бежал и устанавливал банку, необходимо было выбежать "в поле", схватить биту и вернуться назад. Если "пекарь" дотрагивался до тебя своей битой и успевал сбить банку - ты становился сам "пекарем". Когда твоя бита лежала близко от банки, "старший по званию" мог дать команду, типа: "Салажня, - на помощь!", а мог и промолчать и тогда ты 100% становился "пекарем", а так- куча босоты бросалась с криком на "пекаря", отвлекая т.о. отвлекая последнего от биты и давая возможность пацану схватить свою биту. "Звания" получали просто - сбил одну банку и вернулся "домой" - ты уже сержант. И переходишь на вторую (ближнюю) линию, опять удачно - и ты уже лейтенант: третья (самая ближняя). И так до Генералисимуса - этот мог выйти в "поле" когда посчитает нужным - "как Жуков". В этой игре соединялись и городки, и фехтование, и бег, и различные уловки, что бы обмануть "пекаря".
Крики типа: "Не честно!"; "Не по правилам!"; ругань и гвалт стояли такие, что даже терпеливые Червяковы, выходили во двор и , тоже криком, говорили: "Хай бы, хлопцы, вы шли гулять на другую улицу!". А если добавить сюда звуки ударов биты-палки по жестяной банке, а банки были 2-3х литровые (из-под варенья) и, при удачном ударе, когда банка отлетала метров на 10, дружный вой и крики всей ватаги, то можно представить себе состояние жильцов домов в округе.
Для меня, пацана, это была очень хорошая "Школа", учившая держать язык за зубами, не показывать свою боль, а переносить ее молча, умению постоять за себя, за брата, за друга и, главное, - быть осмотрительным! Это послужило, едва ли не самой важной, причиной прислушиваться к словам бати, его наставлениям. Даже не боясь выглядеть идиотом, спрашивал у бати, если случались какие непонятки. Именно отсюда начинаются мои самые главные познания в жизни не только бараков, но и Микашевич, я бы сказал - мой жизненный багаж. Уже тогда я старался заставить себя делать все "как надо", т.е. как учил батя. Он говорил: "Сын, приучай себя делать так, что бы потом не переделывать: посеешь привычку - пожнешь характер!" - так мне говорил старый полешук. Но он не говорил полностью - может не знал, а может считал, что мне еще рано знать : что дальше. А дальше говорилось: " А посеешь характер - пожнешь судьбу!". Это потом я понял всю глубину этих умных слов!. Ведь только нытики могут плакаться - на роду так написано!. Нет, судари, каждый человек прядет ниточка за ниточкой всю жизнь, как паук прядет свою паутину и , в конце своего жизненного пути - каждый имеет то, что своими руками "наткал" и вот это и будет его судьба, праведная и святая или наоборот - черная и злая, какие дела творил по жизни - то и получи!.
Еще Е.П.Блаватская говорила, что Миром правит один Закон - Закон справедливый и непреложный - Закон Воздаяния!. Не все и не всегда получалось с первого раза, но, и это главное, я знал, в каком направлении двигаться: надо постоянно работать над собой, постоянно трудиться, нужно просто- напросто заставлять себя, начиная с самой маленькой мелочи. Не даром у китайцев есть поговорка: "Большой путь начинается с маленького шага!". Можно только добавить :"В нужном направлении!".
В этой компании я научился чувствовать настроение, внутреннюю атмосферу: если планируемые действия явно криминального характера - просто говорил: я пошел на Фабричную. А парни, со временем, плохо кончили: Романов, по-хулиганке, осел где-то в Архангельске на лесоповале, Волоха - тоже, по-хулиганке, - где-то в Украине. Но, по-большому счету, именно с этого треугольника и открылись мне дороги на другие улицы Микашевич, в другие районы, и эта "другая улица" для 7 летнего пацана - это другой, большой Мир. И первое место куда я попал - был пруд с обратной, восточной, стороны Микашевич, когда пацаны сказали:
"Пошли купаться к Вацеку!". И мы пошли. Я впервые так далеко отходил от дома, в тот же день, как мы переселились. "Вацек" встретил прекрасным пляжем с белым песочком, которого не было на барацкой басени. А детворы тоже было превеликое множество. Вода - чистая, прозрачная, в самом глубоком месте доходила взрослому - "по- грудь", что более чем устраивало пацанов. Я не купался т.к. под штанишками был - "белка", без трусов, а договаривались купаться - "уткой" (в трусах).
Но я не очень огорчился т.к. увидел НЕЧТО : это был длинный, высокий (около метра) мосток, висевший над водой на столбах и уходивший куда-то далеко в лес, в болото. Это меня, сказать - заинтриговало, - ничего не сказать, эта неизвестность меня тянула, как магнитом: а что ТАМ, в конце этого моста ?
Это потом я узнал, что это был мост на мехустановку, где мне еще предстояло побывать и облазить там все окрестности, вплоть до Ивановой поляны, с ее знаменитым переходом ч/з огромный брод. Дикое любопытство потянуло меня к мосту. Первых досок, естественно, не было (знакомая картина), и приставив какое-то бревно, взобрался на мосток. Вначале лежало по одной доске, дальше - по две, а с середины пруда - уже по 4 доски (каждый сезон мост восстанавливали, но все повторялось снова). Вид с мостка был завораживающий: ты, как бы плыл, летел над водой. И уже где-то вдали кричали дети, а я один среди тишины и большущих белых кувшинок, между которыми плавали красноперки. Видно было до дна, с какими-то водорослями кучерявыми в глубин. Я прошел по мосту дальше, но какой-то дядька, сидевший за кустом на речке, молча, помахал мне в воздухе сжатым кулаком , и мне пришлось отложить свою вылазку - он просто ловил рыбу, а я ему мешал. Возвращаясь, я заметил, как уж схватил лягушку и крутился на листе кувшинки, пытаясь ее проглотить, а лягушка, раздулась и как-то утробно квакала. Палкой, что держал в руках, ткнул сверху в ужа: "Опусти жабку, кишка!". Уж нырнул в воду вместе с лягушкой. Но тут у меня стали шевелиться волосы на голове: за кустами ольхи что-то ШЕВЕЛИЛОСЬ в камышах! Было страшно и, в то же время интересно, а что там? И я опять ткнул палкой в глубину. И опять, росшие осока и тростник, заколыхались вокруг ольховых кустов и эти колебания ушли куда-то в даль этого болота. Заинтригованный, я слез с моста и пошел по тропке, ведущей куда-то в ольховые кусты. Из-за кустов, вдруг, показалась небольшая полянка, засаженная уже цветущей бульбой. На дальнем конце поляны стояла маленькая белая мазанка, у хатки росла молоденькая вишенка, уже с ягодами (во глаз "набит"!), и стояло чучело. Я огляделся и решил "снять пробу" с этой вишни..
И, вдруг (!), "чучело" пошевелилось и направилось ко мне, а мои ноги - просто "приросли" к месту! Это была сухонькая старушка, с белой хусткой, завязанной узлом под подбородком, белая льняная сорочка, черная юбка и пестрый, уже выцветший передник. Лицо ее было черным от загара, такими же были и ее руки.
- А чый ты будешь, хлопчик? - А что ты тут робиш?
- Хотел посмотреть, где кончается болото.
- Ой, дитятко, не лезь туды - там дрыгва! Як ускочыш - нихто цебе не буде ратавать!
Лицо у старушки черное, морщинистое, а глаза голубые и добрые - я бы сказал, ласковые, а над головой - тучи комарья! ( Я стою, хлещу себя сломанной ольховой веткой, а ей - хоть бы хны! ).
- А комары вас не кусают?
- О! Яны мене знають, ды и не пракусять маю скуру! - и показала черные, со вздувшимися венами свои сухонькие ручки
- От бяда, дитятко, няма чаго табе дать!
- А вишни? (Ну и говнюк наглющий!).
Старушка заохала и пошла, и принесла мне пригоршню вишен и отправила домой: "Иди, дараженьки да дому". Я шел и ел сладкие вишни, временами оглядываясь: старушка долго еще стояла неподвижно на краю бульбяного поля и, приложив руку ко лбу, смотрела мне вслед, облепленная тучей "своих домашних" комаров.
Только много лет спустя, рассказывая эту историю, Юзик Нагорный (Губатый), сказал : "Так это ж моя матка!". Я набросился, - как ты мог свою мать оставить жить в таких условиях, сам имея такую здоровенную квартиру!
- А она сама не захотела, сказала - вас тут выгадавала, вайну перажыла - тут и памру! Только перекрыл крышу чаротом - его рядом много растет.
Вот эта картина: стоящая в цветущей ботве черная лицом, светлая душой, полешучка -старушка с ладонью "козырьком" у глаз от слепящего солнца и смотрящая в даль - для меня уже больше полувека является не только образом ушедшего детства, но как символ уходящего будущего нашего Полесья, нашей Беларуси ! Эта икона, (по-большому счету), как бы обращается с немым укором:
- Де, вы, детки, выж не туды идете, поверните сюды - направа!
Забыли мы одно мудрое изречение : "
- Что бы понять будущее - надо обязательно вернуться в прошлое! Жаль.
Вот с этой далекой картины и началось мое особое отношение к полесскому болоту, я бы сказал: преклонение перед силой, особой таинственностью и ореолом сказочности болота. На площадке "у трансформатора собирались ребята и с Ленинской: Романовы, Донских, Здрок, Климашевские, Червяков и с Фабричного. Нужно отметить, что Романов Володя был постарше и, естественно , тяготел больше к парням-годкам: Ефимович Шурка, Донских Леня, Якубович и обо Титыча (Леоновичи).
В бараке №23 проживали семьи: Леоновичи, Андрус, Башкевич, Налецкие, Федоровичи и Волоха.
У Леоновича было 4 сына: двое до- и двое послевоенные. Сам Тит имел протез и сыновей обязывали много работать по хозяйству.
Андрус Николай работал столяром на заводе, играл на гармошке, чернявый и красивый мужчина. Когда он растягивал меха гармошки его единственная дочь Люба всегда начинала петь, танцевать, говорили, что она будет артисткой - так в последствии и случилось: она выучилась на артистку, как и мой одноклассник Юра Аверьянов. Говорили, что Люба приезжала в Микашевичи на свою малую Родину, красивая стала - вся в отца, но я не видел, а жаль. Мама Любы работала в бухгалтерии завода.
Башкевич Мишка (Боцман) жил с матерью Олей, отца не было, очень дружен был с Колькой Морза из 10го барака, живет где-то в Минске.
Налецкие - он- низкий, толстенький, а- она - высокая, сухощавая. Вот на этой, ничем ни примечательной семье, хотелось бы остановиться отдельно. Жили они тихо, я бы сказал, даже незаметно, от них никто не слышал плохого слова, ни криков, ни лаянки у них во дворе не было. Был сын, но и он, так же незаметно вырос и уехал. Он работал на заводе, она - дома, в огороде, по хозяйству. Они оба, так же незаметно умерли один за другим. Но вот парадокс: жили незаметно, ни кому не создавали неудобств своим существованием, умерли незаметно, а память цепко держит эту "запись". Они - это, (для меня, во всяком случае), символ безропотной, незаметной, полешуцкой семьи. Для примера:( кто ездил поездами, тот поймет меня), человеку нужно пройти в другой конец вагона ночью. Он идет, а перед ним со всех полок свешиваются руки, одеяла, простыни и чьи-то "ароматизированные" носки и т.д. А он идет и, извиваясь как уж, уклоняется от всей этой всячины, созданной другими (!), и, еще чувствует себя виноватым, что это ЕМУ надо. Вот так и Налецкие жили, словно чувствовали какую-то неловкость перед людьми.
Помню один случай со старой Налецкой. Дело было в сентябре (бабье лето), пошла Налецкая в Грыщи (на Лысую гору) "нагреби пожни" (рожь уже месяц, как колхоз скосил, но еще не пахали). Нагребла бабка по полю граблями этой пожни, связала в дерюгу, закинула ч/з голову на плечи - грабли в руки и пошлопала потихоньку домой. А тут - "два в одном" : председатель на "козлике", не хочу писать ФИО, хотя и знаю.
- Стой, бабка!
- Стою.
- Где брала?
- Нагребла на поле.
- Это не твое - неси высыпай!
Бабка покрутила пальцем у виска: ты, что, здурел, человече?, и поклыпала к кладке ч/з, брод. Ах, так! Пред. - спичкой - чирк ! - и ей в солому(!) сзади - на бабка, получи!, а сам сел в машину и уехал. Как бабка выбралась из полыхнувшего охапка соломы - одному Богу известно, ведь сухая солома, что порох. Короче: бабка пришла домой черная, закопченная, косынка и волосы обгорели, а красная кофта расплавилась так, что женщины ножницами вырезали из кожи и мазали гусиным жиром. Эту историю долго обсуждали люди на бараках.
В 21м бараке жили семьи: Густиновичи, Шевчики, Яроховичи, Бугуки, Радковцы, Михнюк Сергей, Ткачики и знаменитая Чернова Мария Федоровна (уличное ФИО - Белая Горячка).
Т.к. все годы, проведенное в детстве, юности прошли в этом бараке, и здесь все навыки, привычки, да и основной стиль поведения я приобрел в этой части бараков. В большинстве своем здесь жили семьи многодетные, как и в большинстве бараков. Может ли кто вспомнить годы, когда в школе были классы с литерой "Г" или "Д"? А, ведь были, и при том, что в классах бывало по 30-40- учеников.!
Вывод: Не платить деньги за рождение детей, а бросить эти деньги на строительство жилья для молодых семей, а уж молодежь постарается и без денежного поощрения!
У Густиновичей было 4 девочек и дядька Маша сдался ждать наследников, хотя очень хотел и сокрушался по этому поводу. Как и все на бараках оба работали на заводе, а старшая, Нина, была матерью для младших.
Шевчики так же имели 4 детей: поровну мальчиков и девочек. Это старшую Любу спасла баба Чиха, достав застрявшую пуговицу из горла. Их мать, Вера, была батина родная сестра, вскоре после рождения младшего Васьки - умерла от рака крови. Василь Семенович женился повторно и Вера, уже Матвеевна "подняла" всех четверых. Со старшим Жорой, своим двоюродным братом, мы дружили.
Яроховичи - трое детей: две дочки, младший - сын Володя, работали там же - на заводе.
Бугук - то же: трое детей, первая жена родила две девочки, а другая - одарила сыном Сергеем. Т.к. он был рыжим, это за ним и прилипло.
Радковцы - оба уже старенькие, имели два сына довоенных, старший уже имел своих детей, правда, в то время еще малых и на бараках их воспринимали, как своих, барацких. Младший - Гена, играл на трубе в духовом оркестре вместе со старым Корнелюком с Рудни и Железко с 1 Нового переулка, что около церкви (РДК). В то время на танцплощадке играл духовой оркестр, что создавало вечерами ореол какой-то старинности и требовало и соответствующего поведения.Гена каждое утро упражнялся в игре и эти пронзительные звуки горна, помню до сих пор. По мелодии, по ее интонации можно было сказать, какое настроение у Гены: бодрое - утром, марш - днем, вечером Гена мог порадовать и "На сопках Маньжурии".