Хотелось рассказать о бараках, даже не о самих бараках и общеизвестных фактах их истории, а о простых всех этих окружавших меня людях, прошедших через мою жизнь, так сказать, изнутри, без прикрас - как жили, чем дышали, что любили. Я полагал, что мои детские годы будут красочными - как палитра, но оказалось, что они банально, черно-белые, даже безразлично серыми.
Начало своего существования вообще - я стою в рубашечке-ночнушке босиком на холодном полу, прижимая к себе подушку, а какой-то дядька меня отчитывает. А я не могу ему объяснить, что младший брат Ленька захотел есть и я просто хотел его покормить! Я слез с печи, растопил плиту (в 4 года!) и нагрел кружку с водой на плите, нашел какой-то сухарь и накормил брата - он сейчас спит - можете проверить! А подушка мне нужна, чтобы по стелиться на плите - там же тепло!...
Нужно сказать, что на бараках дети часто оставались дома одни - родители, часто - оба, уходили на работу: такова была специфика жизни рабочих лесозавода. Отец был на работе и попросил своего отца (моего деда Сергея), что бы он проконтролировал нас с братом т.к. мама уехала "покупать" еще одного братика. Дед накормил нас и долго разъяснял мне, почему нельзя ложиться с подушкой на горячую плиту т.к. дом может сгореть. Вот так дед спас не только нас с братом, но и весь 10-й барак, ведь бараки тогда (да и сегодня тем более) были старые и сухие "как порох" и страшно даже представить последствия.
10-й барак - это общежитие для малосемейных - одна комната с печью в углу и 12-18 метров на семью. Обстановка была более, чем спартанская: одно окно, рядом входная дверь из которой зимой по полу видимо струился морозный холодный воздух, что приходилось все щели конопатить разным тряпьем и каждый раз, когда открывалась дверь, приходилось это тряпье поправлять. Под окном стоял единственный стол, в дальнем углу - кровать родителей (иногда ее заменял огромный сундук с вещами, как у моих молодых тогда родителей), а в другом углу - печь, спальное место для детей. Рядом - лавка с ведром воды, под лавкой различные чугунки и тазики, около печи - различные вилы-ухваты, кочерги и прочие женские "причендалы".
Таких "малосемеек" на бараках было 3: №№ 10, 18 по Фабричной и №17 - по пер. Фабричному. В этих бараках семьи долго не задерживались (в большинстве своем), хотя, были такие, кто и до последних своих дней жили там. А у кого подрастали дети - семья обязательно (!) получала квартиру побольше: кухня - около 18, а комната - до 25 метров. Особым работникам, чаще всего - специалистам, выделялись отдельные дома - "белые барачки", так мы их называли.
Из этого детства я вынес только два чувства: голод и холод, холод и голод. Ведь только-только, каких-то 10 лет, как кончились война. Рассказывала мамина сестра: родился я на большой церковный праздник - Стретенье. Мама - худая, как щепка, молока - нет, а ты - орешь, есть хочешь! В печи топили соломой : дров нет, пойди возьми - посадят. Соломой подогреют воду, заколотят, если есть, мукой - и вся еда. А тебе, разжевывали кусочек хлебного мякиша, заворачивали в холстинку, завязывали ниткой - и рот: "сусла" называлась. Сразу смолкал, а мы забрасывали тебя тряпьем - и за печь: бабка говорила : Бог- дал, Бог - взял. Ничего - вона как вымахал!.... И пускала слезу. (Она уехала на Север, в Воркуту молодой на работу, да там и осталась жить).
В 10м бараке было 14 квартир и вот отсюда и начинается моя осознанная жизнь на Бараках (пишу с большой буквы т.к. это для меня - эпоха или эпопея (как правильно?), во всяком случае - начало всех начал. Нужно сказать, что до 5 лет нас с братом выпускали гулять на улицу только, когда дома были родители, а так - мы попросту сидели в заперти, возможно поэтому и представлялось мне все в черно-белом цвете.Единственное яркое, цветное (!) пятно: это когда какая-то тетка пришла к нам, по-моему, почтальон и увидев меня, подарила (!) книжку стихов Агнии Барто! Мама отказывалась - нету денег, не надо... Но эта женщина настояла на своем и я стал обладателем ценнейшей и красивейшей книги, возможно, в своей жизни. А какие там были цветные, огромные картинки! Я часами рассматривал, кажется, каждую карточку, каждую нарисованную травинку. Может это и явилось одной из причин моего последующего увлечения чтения книг всех подряд, а также рисовать и наблюдать.
Теперь, с высоты прожитых лет, хочу низко поклониться этой неизвестной мне женщине, сотворившей такое чудо...Один стишок,который, думаю, знают многие - "Наша Таня громко плачет..." имел продолжение. Мама куда-то меня повела очень далеко, как мне казалось. Привела в какую-то комнату и мне дали в руки мячик. Он был не нарисованный, а настоящий ! Такой же, как в книжке, разделенный белыми полосами и покрашенный в синий и красный цвета! И это была не сказка, это была явь в облачении сказки, осязаемая! Я начал с ним играть: крутить, подбрасывать не обращая внимания, что мне говорили мама и какая-то тетка. И мячик, вдруг, выскочил из рук и покатился в дальний угол комнаты, а я застыл. Тетка крикнула: "Смотри и ты туда!" и меня одели и унесли от моей сказки. Потом, я плакал и просил купить мне такой вот и показывал руками какой - меня никто не понимал, а я просто не знал слова "круглый". Фотография до сих пор стоит у меня на серванте - ведь мама водила меня просто фоткаться в КБО.
Следующее, что помню ясно, это появление в семье третьего "братика". Мама привезла сверток и начала его разворачивать, а отец, со словами: "Что ты купила, показывай!" позвал нас с братом. Когда мама развернула сверток, Ленька спрашивает: "А где его писюн?". Отец ответил, что, видимо, когда отмеряли сколько - отрезали по ошибке. Мы с братом смотрели с жалостью на братика - как же ему больно при такой "вауке"! Потом мама закричала и побежала к Леньке, а тот, сосредоточенно сопя, пилил ножом свой писюн, стоя у стола. Хорошо, что столовый нож он держал обратной стороной (а нужно сказать, что у отца была мания по заточке ножей - и всегда хвалился своим ножом: "Не нож, а бритвин брат!"). Хватило тогда от мамы и брату, и отцу - за твои дурацкие шуточки, чуть дитя инвалидом не сделал, ну и , за компанию мне - почему не следил за братом....
Когда нас стало трое и мама пошла на работу на завод, мы оставались взаперти: "Надо сестричку смотреть!" Отец подвесил к потолочной балке люльку и мы с братом Вальку поочередно колыхали. Ну, это громко сказано - поочередно -я заметил, что когда колышет люльку брат, он тут же начинал клевать носом. И тут созрел план: я подсадил брата в люльку, положил кусок хлеба для суслы и раскачал их вместе в люльке. Скоро и брат, и сестра сопели дуэтом! А сам - на стол, открыл форточку - и фьють - на улицу, на свободу! Главное было вовремя заскочить назад, когда кто из родителей шел домой с работы. И кода, бывало и такое, брат вдруг заартачится, я предлагал, что когда придут и пустят гулять - он будет первым. Срабатывало. Но это было летом, а зимой было одно НО...одна пара ботинок на двоих, так что - ходили по очереди, кроме случаев, когда кто - нибудь не провинится - он оставался дома. Чаще это был я.
Знакомство с улицей (для меня - с МИРОМ) началось с внутреннего двора 10 го барака. Около каждого барака были т.н. "огороды" - по небольшому кусочку земли, чаще всего - около 1 сотки. С первыми морозами грунтовые воды замерзали поверх грядок и мы гоняли по льду, как на озере. Но лед был не везде одинаково крепкий: на разорах, где больше воды,он был крепче, где грядка - там, под коркой льда была грязь - иногда проваливались и по колено, и по пояс. Детей в 10м бараке было много - в среднем по 3 на семью. Проживали такие семьи как, Кишкевичи, Калиновские, Шпаковская, Морза, Михнюки, Кулакевичи, Наумовичи, много холостяков, которые долго не задерживались, по-моему одна Катя Гомон долго прожила. Нужно заметить, что бараки - это такая диаспора в Микашевичах, где все знали всех и обо всем. Старики говорили так: "Не успеешь подумать то ли пукнуть, то ли нет, а на другом конце бараков кричали - такой-то УЖЕ обкакался!". То, что жили дружно, один другому пакостей не делали, также как и не держали больших секретов - это правда.Были, иногда, крики, лаянка чаще среди женщин из-за детей. Особенно выделялась своим пронзительным, гортанным голосом еврейка Рая Кравчик с 19 го барака переулка Фабричного: ее было слышно очень далеко по поселку, что люди интересовались один у другого: "А чего это еврейка у сходилась?".
Но, собственно, пора и о Фабричной начать. Фабричная, в соответствии со своим названием, начиналась у завода: через соединительный канал между рабочим прудом и "запасником" или по другому - отстойником, был перекинут деревянный мост, для рабочих, ходивших напрямую на завод Фабричная улица прямо упиралась в дом Ляховцов со знаменитым садом, завистью всех пацанов. И этот дом, как утес,волнолом или молния в замке разрезал улицу на два рукава: западный - собственно сама улица Фабричная, а восточный - переулок Фабричный. Улица тянулась до самой Рудни, переулок - выходил на Ленинскую, посередине их пересекал пер. 1й Фабричный.
Как я сказал, у Ляховцов был огромный (по меркам бараков) сад и жили там дед и две бабки. Дед был свой мужик: угостит иногда яблочком или грушей, а бабки те орали и прогоняли нас пацанов. Нужно сказать, что напротив их дома был огромный молодой олешник, тянувшийся от инфекционной больницы до ул. Школьной. И если бабки нас нагоняли, мы собирались в этом олешнике и решали, чем "насолить" бабкам. "Солили" всегда одним и тем же - просто лазили в сад и воровали яблоки. Это много потом весь олешник разработал и построил дом старый Поух, а потом - и его старший сын Роман. Этот олешник высыхал только летом и карьерчике, расположенном там, мы руками ловили здоровенных вьюнов и красных карасей-"пятаков", а весной и осенью он заливался водой, заходившей, иногда, до улицы.
От Ляховцов начинался знаменитый деревянный барацкий тратуар, тянувшийся через все бараки и оканчивавшийся у барачка Черенка. По сути Бараки - это деревянные многоквартирные дома и одно- или двухквартирные оштукатуренные и побеленные барачки. Крыши бараков были покрыты красной черепицей, барачки - польской оцинкованной жестью. Я помню, как бабушка причитала - зачем согласилась на ремонт: ведь крыша крытая советской жестью уже через пару-тройку лет вся покрывалась ржавыми разводами.
Ведь по тому, как рабочие осторожно снимали черепицу или жесть, даже не имея семь пядей во лбу, со 100% уверенностью можно было догадаться, что это все "уходило" на сторону какому- нибудь начальничку. Даже тротуары: в одних местах стояли долго, а в иных - часто "пропадали" несколько досок, а вместо них появлялись горбыль или, в лучшем случае, не обрезные доски из ольхи или березы. А тротуары состояли сплошь из хорошей, обрезной, 40мм сосны.
За олешником, по левой стороне, стояло первое здание: это было инфекционное отделение Микашевичской поселковой больницы. Почему-то, между собой, ее называли "триперной", видимо, что там лежали с разными заразными болезнями и нам, пацанве, не разрешали играть в том районе - мало ли какая зараза "ходила" после войны. Но, что бы не говорили, мы гордились - у нас СВОЯ (!), личная, барацкая больница ! Сюда люди приходили, а кто и прибегал с криком, со всеми своими бедами - ушибы, порезы, пробитые ноги - какая ни какая, а квалифицированная медицинская помощь всегда оказывалась раньше, чем бежать до поликлиники или больницы. И я там частяком бывал, чаще - с рваными ранами.
Помню показательный случай, которому был свидетель: бежит моя мама и кричит, а у нее на руках - моя двоюродная сестра Любка Шевчик. И толпа народу с ними ! Оказывается, Любка "гуляла" (4 годика) с пуговицами и взяла в рот одну здоровенную от дамского пальто. Как эта пуговица попала ей в дыхательное горло - не понятно. Она посинела, пена изо рта - задыхается, а сбежавшиеся бабы галдят, кудахчут, медсестра - в растерянности, врач отсутствовал в то время. И одна бабка, мне все кажется, что это была Черенчиха - мы звали ее - баба Чиха (так короче, да и детский язык не так ломается от сложного слова Чиха, да Чиха - так и повелось), вытерла грязные руки о фартух - видимо копалась в огороде -подошла, запрокинула голову ребенку и только сказала бабам: "Держите голову, чтобы не брыкалась" и узловатым, грязным указательным пальцем глубоко залезла Любке в рот и, поковырявшись там, достала большую, темно-синюю пуговицу. Пуговица была 4 или 5 см в диаметре! - мода. Сказала только: "Слава Богу, что 4 дырочки, было бы 2 - задохнулась бы" и ушла, как испарилась. Только потом прибежала тетка Вера - она ходила в магазин (Любка жива до сих пор - живет на поселке)...
За больницей - белый барачек, там жил пацан Юра (к глубокому сожалению - не помню фамилию т.к. они очень быстро съехали), а за ними - опять заливной луг, на котором, много лет спустя построил дом Толя Мельник. Напротив, по правой, восточной стороне находились белые бараки Кузнецовых, Анисковцов, Куприяновичей и , в двухквартирном, проживали пилорамщик Мележко и токарь Саврас. С этими людьми тоже много что осталось в детской памяти. С Колей Куприяновичем (по-уличному Борысик - отец Борис) связаны практически все мои "похождения" и приключения в округе, но об этом - потом.
Хотелось бы отметить Анисковцов. Сан Карпыч был директором СШ №1, но это в школе, а в быту это был милейший человек, серьезный и, говоря по-полешуцки, разважливым, справедливым. Дружил с его сыном Сан Санычем - это тоже отдельная тема, т.к. в ту пору уже начинали формироваться уличные группировки и, в противовес им, вокруг Сашки собирались ребята, которые не принимали ни их "понятий", ни их правил. Но не буду омрачать светлые дни, а хочу описать что-то веселое и более приятное. Нужно сказать, что Сан Карпыч по складу характера, был заядлым охотником и очень часто, и мой отец тоже, собирались бригадой таких же "замороченных на охоте" и колесили по округе. "Охотник - это человек, убивающий свое свободное время при помощи ружья" - их девиз. Помнится такой случай: я пришел к другу и слышу крики, смех мужиков....Оказывается, будучи на охоте, "завалили" дикого кабана, а это оказалась свинья и остался около нее маленький поросенок. Сан Карпыч, по своей доброте душевной.- отказывается от положенной ему доли свежатины, с условием, что заберет домой поросенка: "Подрастет - выпущу!). А эта свинья неблагодарная, маленько отъелась, подросла и все в сарае переломала, выскочила на огород - там все перерыла, и давай охотничью собаку гонять по огороду! Хозяина (!) из дома на улицу не выпускает! В конце концов, друзья- охотники принесли ружье и "успокоили" этого лесного бандюгана. Помню слова отца: "Идешь на медведя - дома стели постель , идешь на кабана - стели гроб!". Эти слова я вспомнил однажды проходя по улице Набережной - во дворе Романовских увидел маленького "полосатика" - поросенка дикого кабана: он спокойно бегал по двору и хрюкал. Но когда я в разговоре с хозяином громко засмеялся, эта бестия, подняв редкую щетину на загривке, стала яростно бросаться через калитку мне в ноги, как дикая собака! Лыч - в крови, самого - шапкой накроешь, а отважно бросается на обидчика!
Куприянович был слесарем на заводе и после смерти оставил 4х детей и богатейшую, даже по теперешним меркам, коллекцию всевозможных слесарных инструментов - нужно просверлить, нарезать резьбу, изготовить что-нибудь из металла - смело иди к Борысику и все исполнится, может это одна из причин, что все привык (?) делать сам. Но, окончу с соседом. До Куприяновичей этот барачек принадлежал старым евреям и когда тетка Люся попросила заменить пол в доме - польский пол, из 50 мм досок сосны (неподсоченных!) вырвали буквально за день, а чтобы можно было пройти в спальню - просто бросили на балки пару досок. И вечером, когда хозяйка проходила в спальню с лампой в руках - увидела, что что-то блеснуло под фундаментом. Она не поленилась слезть вниз! Это была монета в 5 руб с портретом Николая !! и утречком она пошла с ней к Сан Карпычу. Он только сказал: "Люся, это золото - спрячь, тебе оно поможет в трудную годину!". Другой бы обманул бы дурную бабу или выменял бы, типа я нумизмат и проч... Вот таким остается в людской памяти Сан Карпыч - земля ему пухом ...
Мелешко работал на заводе пилорамщиком и очень увлекался садоводством, И вот здесь я чуть отвлекусь, но потом вернусь этой теме. Уже написав эти строки, я вдруг понял - почему ВСЕ работники лесозавода так любили садить сады. Это было вызвано виной перед природой вообще и природой полешука в частности: ведь через их руки на лесозаводе проходили тысячи загубленных деревьев и люди подспудно, на грани интуиции извинялись таким образом и "замаливали" свои и чужие грехи. И не важно, что не все были полешуками, бульбашами, но они были ЛЮДЬМИ уважающими и любящими природу: ни одного палешука вы не заставите срубить дикую грушу или яблоню, тем более дуб - вы посмотрите, как бережно трактористы обпахивают дубки, грушки на поле и они, словно благодаря за это, каждый год дают урожай. Лес и река всегда кормили людей в лихую годину, всегда помогали.
Это у него я научился разным хитростям и премудростям прививок различных деревьев, секретам пересадок, что бы деревце не болело, а сразу шло в рост - замечательный был мужик, Мужчина с большой буквы. Сосед его, Саврас, был токарем, как теперь сказали бы - высшего пилотажа: ему на пальцах покажи - выточит не придерешься. Вот с этими людьми и связанна одна история, которую я долго носил в себе - даже лет 15 назад я спросил батю, можно ли озвучить ее. Не согласился - все еще жива в наших стариках осторожность, вколоченная коммунистами, поляками и теми же немцами! Теперь его уже нет и, как я понимаю, запрета нет.
В своих воспоминаниях Леонид Вертель упоминал о диверсии, когда сплавляли дрова, а "вораги" спустили воду со Сватской канавы и простой техники, людей, ж/д вагонов на станции влетел в копеечку, не считая разносов начальства всевозможных рангов за срыв поставок - в то время это очень даже не хило потянуло бы лет на 10. А дело было так. Отец заготовил сено где-то далеко вверх по Волхве, аж у старого шлюза, как то урочище именовалось - не вспомню уже. Занял две лодки-плоскодонки - большую и поменьше: только хозяин большой лодки попросил, чтобы к утру лодка стояла на месте - самому ехать за сеном. Сказал: "Накинешь замок- он просто защелкивается". Мы, дети, тоже напросились - это же на край света (!) : мне -7, брату-5, сестре -3 года. Мне, облазившему всю лесную округу тоже доставляло огромное удовольствие сидеть с отцом в большой лодке на носу и обозревать берега Волхвы, густо поросшие толстыми ольхами, кустами лозы, в тени и прохладе которых шла лодка, а Волхва, как стекло блестела впереди и, казалось, манила и звала вперед по этой нескончаемой аллее. Приплыли часов в 11 дня и стали загружаться: родители носили вилами, мы - охапками, потом мы еще граблями подгребали "дороги" , устроенные носильщиками. Загрузили большую лодку "под завязку" и немного в малую: ее отец взял на всякий случай - вдруг сено не влезет в одну!.Поплыли домой: я - на носу большой с шестом (отталкиваться от берегов и колод), отец - сзади вместо двигателя (из-за горы сена ему не видать реки), а мама - сзади на малой лодке, с братом и сестрой. Лодка то и дело с шуршанием проходила перемелы, цепляясь днищем за песок и через пару часов встала,как вкопанная (большая), а малая плыла дальше. Отец перебросил немного сена на малую, но проплыли немного - метров 500. и все, дальше никак! Пробовали толкать - метров 50 и снова мель.
Тогда отец плюнул и пошел назад, мама кричала - мол посадят, отец только отмахнулся. Назад отец прибежал запыхавшись и приказал гребти, что есть силы - вода поднялась и мы, что есть мочи толкались шестами. Когда до бассейна оставалось метров 150 - вода почти полностью иссякла: лодки прочно стояли на песке при 20-30 см воды. Мама предлагала сбросить часть сена на берег - потом вернемся и заберем, А уже начало темнеть и отец уперся - нет и все - я ночью сено тягать не буду! Это потом я понял, почему надо было сено перевезти все и сразу. Отец взял топор и срубил несколько осин, росших на берегу и прорубавший их на плашки по 2 метра приказал нам с братом подлаживание их под нос лодки, а они с мамой толкали лодку, подсовывая под нее срубленными вагами. Было больно смотреть, как они упирались - мы с братом тоже старались помочь, но наши ноги по колено уходили в зыбкий песок, а эта железобетонная лодка - ни с места! До сих пор я не могу понять- как можно такой груз, по мокрому зыбучему песку протолкать (!) 150 метров до глубокой воды на бассейне!
Правда, отец рассказывал, что когда их с бригадой отправляли в лес на подготовку к сплаву, там было еще тяжелее: попадались дубы - что даже кони не могли сдвинуть с места, (Тяжеловозы с лесозавода!!) А мужики, при помощи смекалки и какой-то матери - легко! Вот после этого случая, я, как говорит современная молодежь, "реально зауважал мужика" и стал звать его батька или батя. Вышли на воду и разгрузились часам к 12 ночи, батя погнал лодки, а мы начали носить сено в сарай и эти 300 метров были сказкой, по сравнению с предыдущим кошмаром. После того, как мы с братом утрамбовали сено на вышках, батя заставил граблями чистенько погребли, "чтоб ни одна сенинка на дороге не валялась"!
На следующий день - переполох: нагрянула комиссия, ищут диверсантов! И вся эта ватага направилась прямиком к сараям Савраса и Мелешко: открывай и показывай сено! следы ведут к вашим сараям.Короче - ничего не обнаружили, (Нашли и хозяина лодки - где? А вон, примкнутая на замке - чистая, нигде ни травинки). Главный этой комиссии был старый партизанский разведчик - принял решение, что два бревна на шлюзу сорвало большим напором воды, а установить новые бревна - пол дня работы. Пока ходила эта комиссия, мама молча сидела, обняв сестру. Потом, когда батя пришел с работы, он ходил к соседям и признался, что это он раструсил к ихним сараям немного сена. Саврас только ответил: "А я знаю - я просто видел, как ты носил сено. Мне было интересно, подойдешь ты и признаешься или нет. Но раз пришел - не продам". А с партизаном старым батя встретился через неделю и тоже во всем признался, на что он очень сокрушался: "Старею - это же надо - в метре был от разгадки! Видимо - старею, пора на пенсию!". Примерно так закончилась эта жуткая, по тем временам, история, стоившая моей маме седых волос.и через некоторое время лишило нас коровы. Правда, это случилось немного по другому поводу
Подробнее...