Продолжение рассказа Леонида Вертеля "Из жизни послевоенных Микашевич"(Школа)

В послевоенных Микашевичах было три центра притяжения, вокруг которых, так или иначе, вертелась жизнь местечка. На первом месте шел райком партии, куда сходились все нити хозяйственно-политического управления  районом, на втором - заводоуправление, командовавшее лесопильным производством  и на третьем… правильно, школа!

Как раз к началу мирной жизни  доросли до похода за знаниями дети, родившиеся перед войной. Тот предвоенный период, не только оставил у взрослых ностальгические воспоминания о счастливых сытных временах, но ещё и материальное тому подтверждение в виде обильной поросли «цветов жизни». И хотя стриженные домашними ножницами «цветы» были бледно-рахитичными от постоянного недоедания, их широко распахнутые глазенки  смотрели на мир с радостью и надеждой. Надеждой, что все ужасы войны уже в прошлом, что всё теперь станет по-другому, что кусочек счастья судьба припасла и для них. Ну, а где, как не в школе, искать ребенку свой заветный кусочек счастья!

Пока отец строил дом, наша семья ютилась в здании из красного кирпича, которое и сегодня стоит позади   школы. В те времена там находился лесхоз, где семье главного лесничего было позволено снимать временно две комнатенки. Так что, весь путь, проделанный мной первого сентября  до школы, составил всего-то полсотни метров.

Собралось нас первоклашек аж сорок два гаврика. Для такой оравы был выделен самый большой класс на первом этаже одноэтажной пристройки в самом левом углу. Хорошо помню, как мама привела меня за руку и очень   торжественно  (наверное, с надеждой, что я проникнусь важностью исторического момента)  передала свое чадо первой учительнице -- Вере Адамовне Курчевой. Хочу сразу признаться, что стартового импульса мне хватило ровно на четыре класса. Их я закончил с отличием. Ну, а дальше… ладно, об этом чуть позже.

Школа в Микашевичах была видная. Каменная, о двух этажах, с большими светлыми классами, в самом центре, на углу улицы Ленинской и Школьной. Она и сегодня в строю, и, хотя в городе появились еще две новые, лицо свое не теряет, выглядит достойно и, как и раньше, продолжает ставить на путь истинный местную детвору.

В «моей» школе кроме классов было несколько профильных кабинетов, библиотека, буфет на втором этаже, помещение, где хранились лыжи с мягкими безразмерными креплениями, учительская и зал. Во дворе находился опытный участок, где колдовали юннаты, баскетбольная площадка, гимнастический комплекс и незабываемый туалет.

Это был дощатый, не отапливаемый, известкой выкрашенный павильон, разделенный по оси на две равные части -- «М» и «Ж». Времена были тяжелейшие: ни тебе канализации, ни водопровода, даже мыла и того в обрез! Чтобы хоть как-то спасти положение с гигиеной, технички засыпали нужник таким количеством хлорки, что глаза резало до слез, и находиться там дольше пяти минут было просто невозможно. А ведь кое-кому еще и курнуть хотелось. Коктейль из хлора и никотина был таким сильным, что получивший дозу приходил в класс с ничего не видящими глазами и помутненным сознанием. Надеюсь, автору в этом месте можно поверить.

Впрочем, расскажу о куреве еще кое-что, может быть, мой горький опыт кому-то пригодится. В том, что пришедшие с фронта мужики почти все смолили цигарки – ничего удивительного не было. Как не было   удивительного и в том, что часть женщин тоже потянулись к табаку, особенно, те, кого судьба не обнесла похоронкой. Ну, а мы, худосочные «орлята», подражая старшим, тоже до срока начали вертеть самокрутки из махры и самосада.

Затягиваться по-настоящему стал я рано, где-то в классе шестом. То были тяжкие дни издевательства над самим собой. Организм, понимая, что с головой хозяина что-то случилось, сопротивлялся отраве как мог. После очередной цигарки  выворачивало наизнанку так, что свет был не мил.  Но, в конечном итоге, организм вынужден был сдаться, и уже сам через какое-то время начал выпрашивать порцию табачного дыма. Конечно, я, как и все остальные начинающие «куряки», тешил себя обманом, мол, если что, смогу завязать в любой момент. Как бы ни так!  Привязка к никотину оказалась мертвой.   Не зря  Марк Твен горько шутил: "Нет ничего проще, чем бросить курить! Я делал это тысячу раз!"

В магазинах в то время мало было съестного, зато папирос - хоть завались: «Север», «Бокс», «Красная звезда», «Прибой», «Казбек». Правда, с деньгами было туго. Мы частенько ходили с дружками по местечку  в поисках окурков. Послевоенные бычки - охнарики  выкуривались хозяевами до самого мундштука. И эти заслюнявленные хвостики мы еще  умудрялись докуривать, не отдавая себе отчета, какую заразу в любую минуту могли подцепить.

Родители мое приобщение к куреву вычислили быстро. Да и что тут удивительного -- от меня несло табачищем за версту! Отец, сам закуривший на фронте, махнул рукой, понимая безнадежность ситуации, а мама, будучи учительницей, так просто отступать не собиралась. Обладая железным характером, она восстала против моей дружбы с табаком, загнав её в глубокое подполье.

А в десятом классе произошло событие, которое нарочно и не придумать.  В драматическом кружке, который я посещал, мы репетировали «Цыганы» Пушкина. Не знаю, за какие такие таланты (их точно не было), мне досталась роль Алеко. Премьера состоялась на главной сцене района в РДК. И всё  бы ничего, но во втором ряду сидела мама и, как мне казалось, пристально наблюдала, за моей цыганской трубкой и за тем, как я ее вызывающе посасываю. Дома она ничего не сказала, и у меня отлегло от сердца. И только повзрослев,  понял, чего ей стоило наблюдать за собственным сыном-оболтусом с дымящейся трубкой во рту.

В конце концов, я и сам опомнился и начал пытаться порвать с вредной привычкой. Но она держала меня за горло мертвой хваткой. Не раз и не два пришлось вспомнить Марка Твена до того, как в один прекрасный день я всё же выбросил папиросы окончательно. С тех пор прошло уже более тридцати лет, и каждый раз я отмечаю этот день, как настоящий праздник – День победы над самим собой. А, встретив курящего подростка, гадаю, вспоминает он уже слова американского писателя или еще нет?

В те годы страна лежала в руинах. Вокруг была беспросветная нищета. В школе практически не было наглядных пособий, каждый мелок был на учете, а о какой-нибудь киноустановке, даже самой захудалой узкопленочной, оставалось только мечтать. Мы приносили из дому даже чернильницы «невыливайки», из  которых   можно было легко выудить и непременно уронить на тетрадку утонувшую муху или размокший кусочек промокашки, подброшенный соседом по парте. Но и в этих условиях школа старалась сделать учебу более привлекательной, интересной. Нас, сорванцов, вовлекали в разные кружки, секции, художественную самодеятельность, регулярно устраивались олимпиады, вечера вопросов и ответов.

Жаль, что не сохранились рукописные «Литературные журналы», которые «издавали» раз в месяц сами старшеклассники. Мама, будучи филологом, частенько приносила их домой, чтобы подредактировать. И я совал туда свой нос, хотя мало что ещё понимал. Но точно помню, что там преобладали стихи. То ли оттого, что объем журнала требовал кратких форм, то ли сама атмосфера тех дней  располагала к поэтической строке, но стихи стояли на первом плане. Помню, у мамы была любимая ученица по имени Майя. Когда она читала со сцены «Сын артиллериста» Симонова, где есть такие строки:

«Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла!—

Такая уж поговорка

У майора была.»

зал слушал, затаив дыхание, а у взрослых глаза становились мокрыми. Мама так любила эту круглую отличницу, что я порой даже ревновал.

Интересно, что кроме «Литературного журнала» многие девочки имели свои личные «Альбомы» (почти как в пушкинские времена). В толстенькие тетрадки, разукрашенные всякими розочками и голубками,  особо избранным разрешалось написать что-нибудь зарифмованное, обычно на тему сердечных дел. Довелось и мне сделать несколько записей в тех сборниках признаний в любви и дружбе. Увы, на какие вирши я сподобился, теперь не вспомнить.

Зато надпись, которую однажды увековечил в Логвощах, будучи в гостях, помню до сих пор. Один из взрослых парней в тот раз загорелся украсить себя татуировкой. Да не такой, какие в нынешние времена модницы позволяют себе на короткий срок, а настоящей, несмываемой. При этом кто-то трепанул, что у гостя  красивый почерк. Тут же меня вооружили чернильным карандашом и заставили написать имя на руке главного героя – «Витя». Я, пыхтя от усердия, задание выполнил. И только после болезненной фазы самого накалывания, которое совершил местный умелец,  все вдруг прозрели и ахнули: на покрасневшей от уколов руке вместо буквы «И» обнаружилась латинское «N», а  буква «Я»  вообще развернута в другую сторону. Что там было..! Бить меня не били, все ведь наблюдали за моими художествами, но с тех пор я от татуировок держусь подальше.

В  зале на первом этаже иногда  устраивались школьные балы. Это было событие если не вселенского масштаба, то местечкового определенно. Дежурные накануне всё тщательно намывали, расставляли по периметру стулья, проверяли музыку, а один из классов готовил литературно-музыкальные номера. В этом зале и мне довелось сделать свои первые простенькие фокстротные шаги и более сложные вальсовые «па» под известный счет: раз-два-три, раз-два-три.

Вскоре после начала бала, объявлялось о работе «Почты». Тут придется пояснить. Это сегодня у каждого школьника есть мобильник в кармане, и эсэмэски можно посылать хоть на край света. А, добравшись до «компа», ещё и «оторваться»  в «Одноклассниках» или «В контакте». В те времена главным и единственным средством коммуникации была записка. Представить школу той поры без записок просто невозможно. И девочки, и мальчики стеснялись своих первых чувств, страшно трусили и могли довериться только бумаге. Передавались записки через верных друзей и подружек, а срочные зашифрованные могли запускаться прямо во время урока с помощью бумажных самолетиков. Ну, а во время бала все с нетерпением ждали начала работы «Почты» со специальными почтальонами, потому что у каждого к тому времени уже накапливалось много чего для приватной переписки.

Признаюсь, и у меня долго не хватало смелости посмотреть в глаза девочке, в которую отчаянно влюбился в восьмом классе, и о которой  спустя многие годы написал рассказ «Неожиданный вопрос», изменив лишь имя главной героини.  Влюбился я сначала не в нее, застенчивую воспитанницу детдома Галю Кириллович, а в ее голос. Она пела просто божественно! Лучше всех! Из её репертуара остались в памяти  две песни, которые почему-то были весьма популярны после войны: «Индонезия» и «Бесаме мучо». Казалось бы, авторитарный режим, почти закрытая страна, и на тебе, даже дети распевали легкомысленные заморские шлягеры.

Наверное, оттого, что девочка-сирота успела уже вдоволь хлебнуть  горя, она исполняла свои песни  с какой-то скрытой душевной болью, которой, казалось, еще не должно было быть в юном сердце. Весь ее облик, стоящей на сцене хрупкой девчушки в школьной форме с двумя косичками на груди, вызывал чувство острой жалости и сострадания. Может, оттого и моё сердце потянулось к ней…

Для того, чтобы чаще видеться с Галочкой, и я записался в школьный хор. Руководил им преподаватель музыки замечательный аккордеонист Обмётко. Мы пели разные песни, но почему-то запомнилась одна на белорусском языке. Там были такие слова:

Коцiць у даль Нёман чыстыя воды,

Летнай блакiтнаю здобiць наш край.

Травы шауковыя берагам сцелюцца,

У люстра ракi углядаецца гай.

Я до сих пор благодарен школе за то, что она смогла  завлечь коллективным пением непутевого юнца. Без тех первых шагов в хоре, открывших мне целую страну по имени Музыка, едва ли бы, уже студентом, я оказался участником академического хора Петрозаводского университета, лауреата многих премий и званий, исполнявших в стране и за рубежом самую сложную хоровую музыку от «Реквиема» Моцарта до «Кармины бураны» Карла Орфа. Не раз и не два, слушая аплодисменты благодарного зала, мне вспоминался  микашевичский школьный хор и солистка из  группы сопрано по имени Галя, так трогательно певшая непонятное, но цеплявшее душу -- «Бесаме мучо».

А теперь пришло время рассказать о том, как я учился. Чуть выше уже упоминал, что первые четыре класса  закончил с похвальными грамотами. А вот дальше… Дальше я стал учиться совсем не так, как учился старший брат и   не так, как хотелось бы родителям. Почему? Это есть тайна великая! А если серьезно,  уже взрослым сам, голову сломал, пытаясь разобраться, почему с учебой получилось без фанфар и литавр? Одно мне сегодня понятно, чем дальше я рос, чем шире  раскрывались мои глаза на окружающий мир, тем неприкаянней  чувствовал себя в школе. За окном кипела жизнь целой вселенной с голубым небом, с птицами и цветами, с деревьями и травами, лягушками и бабочками, с пескарями, вьюнами, с таким чудом, как солнце… А в школе? В школе -- подневольное сиденье за партой, изучение мертвых, как значки древней клинописи, синусов и косинусов, лишенных запахов и цвета тангенсов и котангенсов.  Всё это входило в такое противоречие с моей сутью, с моей внутренней природой, что полюбить школу я просто не мог, не мог по определению. А если нет любви, там нет и всего остального.

Конечно, я пытался соответствовать уровню, который задавал брат и который не дискредитировал бы статус сына учительницы, но это удавалось с трудом.

Мама, преподававшая в старших классах литературу, вела со мной настоящую войну со всеми военными хитростями. В те времена учебников  было мало, мы пользовались одними книгами «Хрестоматии» и «Критики». Иногда она специально прятала учебники и ждала, буду ли я их искать. И, если я о них не вспоминал, первым кого  вызывала к доске, был я, субчик.  Но и я иногда проявлял  смекалку. Видя, что учебников на обычном месте нет, уходил к приятелю, усердно зубрил домашнее задание и с нетерпением ждал урока. А чтобы задуманный план сработал на все сто, сразу после звонка, громким шепотом начинал спрашивать: «Что задавали?» И тут же слышалось долгожданное: «Лёня, к доске!»

Такое легковесное отношение к учебе, естественно, должно было приводить к финалу, который описан в басне про беззаботную стрекозу, прогулявшую лето красное. Спасая положение,  в горячую пору экзаменов я потел по-настоящему, наверстывая упущенное. Тут-то я изо всех сил грыз засохший каравай учебной программы. И что удивительно, судьба на экзаменах всегда мне  благоволила,  всегда удавалось пройти это чистилище без особых потерь.

Но сами экзаменационные «сессии»  не забыть никогда. Уверен, сегодня такого уже нет, а мы  сдавали экзамены  каждый год, начиная с четвертого класса! Иногда думаю, неужели учителя не могли без этих стрессов оценить знания своих подопечных, которых знали, как облупленных? Увы, таков был порядок. 

А еще была нервотрепка с разными приметами. В младших классов было «железное» предсказание: если весной увидишь первого аиста летящим, значит, будь «спок», в следующий класс ты перейдешь. А, если  сидящим – всё, тебе крышка, останешься сидеть на второй год. Как на зло, недалеко от школы сразу за лесхозом рос дуб с гнездом аиста. И всякий раз мой взгляд, как нарочно, натыкался на уже отдыхающего после прилета бусла. Тут же я с ужасом зажмуривался и отворачивался,  ещё долго боясь посмотреть в ту сторону. Да и старшеклассники перед экзаменом усердно колдовали над букетами сирени в поисках, была и такая примета, «счастливых» цветков с пятью или шестью лепестками, которые обязательно нужно было съесть.

Недавно мне посчастливилось еще раз побывать в Микашевичах. Перед отъездом я заглянул в родную школу, чтобы передать библиотеке новый сборник своих рассказов, и, переступив порог, вдруг снова почувствовал себя совсем маленьким, коротко стриженым наивным пацаненком и понял, что в этом городе у меня не один, а два родных дома. Один на Рудне, а второй –  здесь, на углу Ленинской и Школьной.

 

Комментарии   

+2 #2 Федорович 12.06.2017 20:59
Уже не могу без прочтения ваших рассказов, очень интерестно как протекала жизнь в то время.Спасибо Вам.
+3 #1 Маргарита Стешиц 08.06.2017 17:09
Я тоже училась в этой школе. А на фото "Духовой оркестр" третий справа мой отец Леонид Гаврилович Стешиц. У нас такого фото, кстати,нет Очень приятно было увидеть отца молодым.

У вас недостаточно прав для размещения комментарий. Сообщения могут оставлять зарегистрированные пользователи сайта или просто отправьте свой комментарий через вкладки социальных сетей.


Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter